— А в пирожках самое главное что?
— Начинка!!!
Оба смеются. Маленькая женщина ловко вымешивает тесто. Домашний эльф изо всех сил старается путаться под ногами с толком. Муку уже рассыпал, разбил пару яиц и успел на них поскользнуться… Теперь к маслу подбирается.

— …Сентябрь — это кофе с корицей, кленовые листья, разноцветные, как часть детского рисунка, тёплые, нежные плюшки с ванилью и тонкий запах дыма. Дыма ароматных сигарет или жгущихся листьев, дыма, в котором нет горечи, а только медленное спокойствие увядания, достойная готовность встретиться с неизбежным, сладость воспоминаний о знойном лете, которое ещё не ушло. Все делятся впечатлениями от отпуска, а кто-то из отпуска ещё не вернулся, и эта общность и разобщённость дружной компании сбивает с толку, кажется, что после лета мы все вернулись другими, и только снова собравшись “на шашлыки”, “закрывая сезон”, убеждаемся, что да — прежние, родные, неизменившиеся, только носы обгорели. Сентябрь — это суета и радость, смех и слёзы, и прохладный яблочный сидр…
— А потом?
— А потом холодные октябрьские утра, когда оказывается, что оставленное открытым на ночь окно устраивает в доме сквозняки, и ты прижимаешься к любимому телу рядом не только потому, что вы привыкли спать обнявшись, но и просто, чтобы согреться. И эспрессо варится на бегу, потому что опоздали, засуетились, забыли приготовить нужные документы с вечера, сожгли яичницу с колбасой, махнули на неё рукой и убежали, дожёвывая наспех накромсанный бутерброд. А в обед — быстренький перекус, или вовсе без обеда, потому что некогда, потому что закрутились, забыли, увлеклись. И только вечером можно наконец сесть и неспешно поделиться дневными новостями и впечатлениями под сухое красное вино и мясо с кисло-сладким соусом, а потом разделить одну дольку горького шоколада пополам, хихикая только двоим понятным шуткам, и не обращая внимания на целую шоколадную плитку рядом…
— А потом?
— Дальше приходит ноябрьская изморозь, и в утренний кофе теперь добавляется душистый, согревающий кардамон, а в вечерний чай – тягучие, томные капли коньяка. Дела приходят в относительный порядок, только накапливаются недописанные отчёты, неподшитые справки, и стикеры с грозным воззванием “Позвонить срочно!” И компания собирается на чей-то день рожденья, и водки, как обычно, не хватает, но что нам водка, мы и так душевно сидим, кричат одни, да вы обалдели, такой холодец, и четыре салата, и румяные бифштексы с поджаристой картошечкой — и вдруг без водки, искренне изумляются другие, и оказываются правы, естественно…
— А потом?
— Что тебе рассказывать про декабрь, ты же эльф, ты же сам видел, в какой суете Дед Мороз собирает мешок с подарками? Запах хвои и мандаринов, запах предвкушения праздника – только не говорите, что предвкушение не пахнет, оно пахнет обжигающим чаем и списком покупок, и изредка появляющимися хитрыми мыслями про то, каких подарков ждать самому, и не стоит ли подождать с покупкой приглянувшейся новинки — а вдруг кто-нибудь уже догадался? И запекается в духовке огромная индюшка с кислыми яблочками, и готовится “фирменная” лимонная наливка, и вспоминаются все смешные и нелепые традиции, однажды зародившиеся ради хохмы, а теперь повторяемые неукоснительно, “чтобы год был удачным”…
— Ты так просто и немножечко грустно рассказываешь… Ты такая мудрая, потому что старая, да? Ну то есть не очень старая, но уже пожилая… Тебе ведь, наверное, уже… восемнадцать, да?
— Да ну тебя!! — хохочет “грустная старушка”, разом становясь похожей на такого же ребёнка, который чуть смущённо стоит рядом. — Хотя, ты даже по людским меркам ещё маленький, не говоря уж про домовёнков… Ладно, давай будем считать, что мне восемнадцать.
Ещё посмеиваясь, оба возвращаются в своему занятию — маленькая женщина лепит пирожки, а домовой старательно укладывает их на широкий противень.
— И приходит январь. И уже ничего нельзя сказать точно про вкус утреннего кофе, потому что он выпивается в спешке, на ходу, на бегу, в полу-бессознательном состоянии между звонком будильника и воплем “Какая зараза куда дела мой мобильник?” Зато по вечерам обязательно собирается компания, и даже не нужен повод, просто люди, которым хорошо вместе. И варится-дымится глинтвейн, и мясо целым куском шкворчит в духовке, и идут неспешные разговоры, меняющие судьбы не резким решением, “сжиганием мостов”, а исподволь приводя к тому нужному выбору, который должен быть сделан…
— А потом?
— А потом февраль вьюжит, бежит позёмкой, торопит. Тебя торопит, и судьбу тоже, приманивает весну на хмельной можжевеловый джин, на изрядно надоевшие пельмени, на душистый мёд против знобящей ангины, переносимой “на ногах”, и на малиновое варенье с огромной кружкой чёрного чая против лёгкого насморка, укладывающего в постель на две недели. И друзья собираются редко, потому что либо болеют, либо заняты, либо боятся друг друга заразить, и на февральский опасливый пароль “Не приезжай, у нас тут лазарет” звучит отзывом смешинка “Зараза к заразе не пристанет”…
— А потом?
— Хитрый март всегда подкрадывается внезапно, и на календарь внимания не обращает, пакостник. Хрупкие тюльпаны, ящиками, охапками отмечающие 8 марта, и уже тепло-тепло, как вдруг к концу месяца вспыхивает холодный, злой ветер, сбивает с ног, сбивает с мысли, моросит дождём. Против него самое верное средство – горячий шоколад, приготовленный любимыми руками, и свежие булочки с вишнёвым сиропом, и мечты про отпуск, который уже совсем-совсем скоро…
— А потом?
— Апрель, каждое утро оглушающий чириканьем воробьёв, и небо нынче высокое-высокое, и до слёз проникновенный запах молодых листочков на деревьях. И диета, конечно же диета, ах, как же я покажусь в отпуске с такой талией, с такими ногами, и не дай Бог тебе, любимый, сказать, что я вовсе не так уж сильно поправилась, могло быть хуже! Да и ты, любимая, помолчи про мой пивной животик, ты же не собираешься в самом деле посадить меня на кефир и овсянку, нет, я не буду есть эти водоросли, да скорей бы уж этот отпуск, чтоб ему провалиться!…
— А потом?
— В мае крапивный суп, в мае сладкий чай с капелькой молока, в мае дети, которые то поступают куда-то, то выпускаются, то снова поступают, а потом вдруг начинают считать себя совсем-совсем взрослыми, потому что у них что-то произошло в первый раз — кто целовался, кто курил, кто уже жениться собрался. И надо перетерпеть это сумасшествие, и быть поддержкой, и перестать опекать, да как же их не опекать, птенцов, а вот никак нас не опекать — сами уже с усами, и у нас уже своя компания, не родительская, и свои шашлыки, и светлое пиво, и гитара…
— А потом?
— Июньские жаркие дни — только на речке, только купаться, потому что в офисе кондиционер, может быть, и спасёт, но стоит выйти на улицу — начинаешь таять быстрее, чем мороженое. Кстати, мороженое уже не лезет, потому что сколько же можно, но кроме него, холодненького, в горло не лезет вообще ничего. Из супов — только окрошка, чай – “по-американски”, со льдом, и остывший кофе впервые за год воспринимается как счастье…
— А потом?
— Палящий июль заставляет мечтать про какую-нибудь Антарктиду, с умилением вспоминать февральский насморк, или хотя бы завидовать дальним родственникам из Гадюкино, у которых дожди. Деревенские родственники, сжалившись, присылают бесконечные вёдра земляники, смородины, крыжовника, огурцов и помидоров, хвастаются новыми сортами и настаивают “Кушайте витаминчики”. Витаминчики с благодарностью съедаются, потому что из ягод получается крюшончик или душевнейшая наливка, а огурцы и помидоры идут в салат.
— А сейчас?
— А сейчас август, мы варим капучино и печём пирожки с черёмухой. Накрывается на террасе широкий стол, за которым хватит места для всех. Собираются друзья, старые и новые, кто-то возвращается издалека, кто-то приезжает впервые. Общее для них — кофе и пирожки с черёмухой, знак того, что их ждут, про них помнят, им рады. Здесь поймут, здесь наградят улыбкой, здесь подарят объятья и пожатие рук. В августе мы собираемся вместе не по поводу, а благодаря тому, что мы есть. Чтобы все свои были дома. Чтобы дома были все свои.

(C) mirkina , “Год”. 2008.08.12